Джулия [1984] - Ньюман Сандра

Джулия шагнула по траве в промозглый ночной мрак. От непривычно сытного ужина у нее крутило живот. Лишь у крыльца она заметила тропинку, по которой следовало идти. Джулия обернулась посмотреть, не помяла ли она газон своими сапогами, и увидела, что мать дрожит в ознобе и еле держится на ногах. Зябко обхватив себя за плечи, Клара устремила взгляд в небо, где сквозь тучи проглядывало несколько звезд. У нее за спиной, едва различимые в тумане, маячили невысокие домики поселкового центра. Заметив, что дочь смотрит в ее сторону, она нетерпеливо махнула рукой: ступай, ступай. Джулия развернулась, взбежала на крыльцо и вошла в участок. Ничего этого ей больше не суждено было увидеть.

Часть вторая

13

Душным июльским днем Джулия стояла у окна комнатушки над лавкой Уикса. За спиной у нее была огромная кровать c потрепанными шерстяными одеялами и голым диванным валиком в пятнах. Джулия просила принести постельное белье, но Уикс ответил, что белье испортит всю картину. В камине с заложенным кирпичами дымоходом хранились небольшая керосинка, кастрюля и две покореженные оловянные кружки. На каминной полке стояли старинные часы — в деревянном корпусе, со стрелками и с двенадцатичасовым циферблатом. Придвинутое к окну кресло хромало на одну ножку: оно кренилось набок и, судя по его неописуемо мерзостному виду, кишело клопами. Кровать, занавески и стыки книжной полки тоже были заражены паразитами. Джулия пробовала рассыпать там перец, но эффект, к сожалению, оказался непродолжительным. На журнальном столике лежало любимое пресс-папье Уинстона — стеклянный шар с кораллом внутри. Этот коралл был единственным по-настоящему чистым предметом в комнате.

Напротив кровати висела гравюра в деревянной раме, изображающая какую-то церковь времен капитализма. Из-за пятен и желтизны эта вещь смахивала на образчик хлама эпохи старомыслия. Однако в действительности она представляла собой хитроумное устройство слежения с микрокамерами, микрофонами, датчиками — просто мечта соглядатая. Без сомнения, при необходимости оно могло также служить для измерения веса и температуры. Когда Джулия пришла сюда впервые, Уикс, повернувшись к этому произведению искусства, произнес несколько фраз — хотел убедиться, что устройство в рабочем состоянии. Картина ответила голосом О’Брайена: «Видим и слышим вас отлично, товарищи». И с тех пор молчала. Джулию предупреждали, чтобы она не смотрела на это устройство, не разговаривала с ним и вообще не обращала на него особого внимания, даже в отсутствие посторонних. «Хорошие привычки, — говаривал Уикс. — Вся наша работа базируется на хороших привычках».

В одиночестве Джулия проводила здесь совсем немного времени, но и эти часы тянулись для нее нескончаемо. В полном одиночестве, гнетущем, как зубная боль, она сражалась с клопами и шлифовала ногти, ощущая отсутствие товарищеского голоса телекрана. Как-то раз от безделья у нее возник шальной вопрос: а влезет ли в рот пресс-папье? Эксперимент удался, но потом ее терзала запоздалая мысль, что соглядатаи наверняка следили за ней в полном недоумении.

Единственное окно каморки выходило на мощеный дворик, за которым виднелось множество ветхих крыш. Какая-то плотная, краснолицая женщина, с виду — прола, часто развешивала там стираные пеленки: так часто, что ее можно было принять за прачку. При этом она пела всегда одну и ту же песню — прилипчивую балладу, которую повсюду передавали тем летом по радио. Песенка была такой:

Мотив, неотвязно простой, будил глубокую печаль, хотя эту песню, как и все новые композиции, сочинила машина. Устройство-калейдоскоп для создания песен, именуемое версификатором, составляло гордость и радость музо — отдела, подчиненного миниправу; только дай им повод — и служащие музо непременно хвалились, что в деле сочинительства их машины заткнут за пояс любого композитора. В самом деле, нехитрый мотив песенки оказывал на слушателя до жути мощный эффект. Так и казалось, что версификатор обладает страстной, мятущейся душой.

К тому июльскому дню Уинстон Смит успел посетить Джулию в этой комнатушке не менее десятка раз. Она первая предложила ему встречаться здесь, когда они, как повелось, гуляли по улице в проловском квартале. У них в планах была вторая вылазка в лес — в Золотую страну, как выражался Смит. Когда Джулия отменила поездку из-за месячных, он не просто обиделся, а пришел в бешенство. Его лишили удовольствия, и Джулия превратилась для него в заклятого врага. По этой причине она не испытывала ни малейших угрызений совести, когда намекнула, что положение в корне изменится, если у них будет постоянное место для встреч — любая каморка с кроватью и раковиной. Не упоминал ли он сам такое место? Некая лавка в проловском районе… как же она называется? Но тут в небе появился микрокоптер, и им пришлось разойтись в разные стороны. Однако уже на следующий день Смит сказал ей, что собирается поговорить с Уиксом… или Чаррингтоном, как он его именовал.

К тому времени Уинстон, естественно, убедил себя в том, что это его идея. Джулия всегда удивлялась стойкости супружеских пар, которые ложатся в постель под недреманным оком телекранов и с мрачным видом совокупляются в мертвой тишине, чтобы только соглядатаи не усмотрели здесь злосекса. Но Джулия, конечно, не была создана для такой роли. Она могла стонать, и раздвигать ноги перед камерой, и ласкать себя пальцем. Она могла опускаться на четвереньки, чтобы Уинстон брал ее сзади, по-собачьи, и шлепал по ягодицам. Более того, поначалу присутствие камеры ее возбуждало. Ее воображение рисовало очередь к экрану, состоящую из ищеек — мужчин разного возраста и комплекции, загипнотизированных похотью и готовых терпеть боль неудовлетворенного возбуждения: сцена прямиком со страниц романа «Внутрипартийные грешники: „У меня отказал телекран, товарищ!“».

Впрочем, по истечении некоторого времени она перестала сознавать, что за ней наблюдают. То же самое происходило с ней после переезда в Лондон, когда она только училась жить под неусыпным взором телекранов. Сперва Джулию переполняло чувство ответственности и собственной значимости, она паниковала из-за каждого неосторожного слова и гордилась любой своей фразой, наполненной партсмыслом. Ночью, прокручивая в памяти истекший день, она воображала, как реагируют соглядатаи на тот или иной ее поступок. Но за несколько недель прошло и это. Осталась лишь коллекция привычек — подборка разных стилей поведения, угодных наблюдателям.

По всему, в этой комнатушке Джулия проявляла неуемную жажду преступных деяний; здесь она распаляла мужчин до такой степени, чтобы подтолкнуть их к любой непристойности, и считала справедливыми любые злоречи в адрес партии. А вдобавок она была просто влюбленной девушкой, что среди прочего от нее и требовалось. Джулия понимала это чутьем той, которая всю жизнь прятала свои чувства.

Романтическая сторона оказалась достаточно реальной, по крайней мере с Уинстоном Смитом. Уикс предоставил им масляные лампы: в их тусклом свете Уинстон выглядел лихачом, пиратом и террористом ее мечты. Для него она красилась и душилась, надевала тонкое платье пролы, подаренное ей Уиксом: расклешенная юбка открывала доступ к ее паху, что пьянило как саму Джулию, так и Смита. Когда Уинстон только отворял дверь, она, задыхаясь, спешила прижаться к нему. Зачастую они около часа проводили в постели, прежде чем подумать о чем-либо еще. Затем сплетали фантазии о том, как в свой срок поженятся, растворятся среди пролов, пойдут работать на завод и станут жить в нищете, упиваясь супружеским счастьем. Ей случалось прильнуть к нему с естественной, отчаянной страстью, забыв, кто она такая и как их сюда занесло.